Эту сильную, красивую, осторожную рыбу когда-то я ловил довольно просто: вечером наживлял крючки перемета мясом ракушки-перловицы и утром снимал голавлей. Но, когда я начисто отмел перемет и занялся ловлей на удочку, счастье мне изменило.

С трепетом я подкрадывался к рыбе, плавающей у самой поверхности воды. И, как только начинал делать взмах удилищем, чтобы подбросить насадку, рыба стремительно уходила на глубину. А бывало и такое: стоит у самой насадки, потом медленно поднимается вверх, хвать поплавок, и тут же, будто ужаленная, метнется в сторону. После этого можно сидеть и час, и два… Рядом будут ходить, но не заинтересуются даже поплавком, что бывает нередко. И все же я стал ловить голавлей.

Однажды я придумал вот что: я ложился под куст, скатывал величиной с горошину хлебные шарики и осторожно подбрасывал рыбешкам. Нет, голавлики не бросались сразу на хлеб, а осторожно подплывали поодиночке к шарику хлеба, как бы интересуясь. Вот уже иной и нацелится схватить шарик, но  нет – отходит. Что, запах рук настораживал рыбу? Думаю, что да. И, лишь после того, как запах растворялся в воде, рыба смелела.

 «А не поставить ли здесь донку?» — родилась однажды мысль.

Насадку опустил у берега, где обычно клал хлебные катыши, леску смотал кольцами, придавил комочком земли и ушел на другое место.

Солнце садилось за пригорок, когда я решил осмотреть свой самолов. Первое, что мне бросилось в глаза – это вытянутая во всю длину поперек реки леска, и не сработавший мой самоподсекатель.

Я слегка потянул леску на себя. Глухо. Так и есть – зацеп. Потянул сильнее и тут же почувствовал потяжку. Есть! Сидит.

Рыба неохотно шла к берегу, несколько раз уходила в глубину, а я терпеливо вел ее к себе. Пойманный голавль был метрового роста.

Сработала привада, которой мы так часто пренебрегаем.